Ликование
Как кладь дорожную, с собою
Ношу мечту грузинских сел.
Я – к Грузии губам трубою
Прижатый тростниковый ствол.
Я из груди бы сердце вынул,
Чтоб радость била через край.
Чтоб час твоей печали минул –
Свободно мной располагай.
Поют родные горы хором, –
На смерть сейчас меня пошли –
Я даже и тогда укором
Не упрекну родной земли.
С поэта большего не требуй,
Все пули на меня истрать,
И на тебя я буду с неба
Благословенье призывать.
Пастернак
Карменсита
Ты налетела хищной птицей,
И я с пути, как видишь, сбит.
Ты женщина или зарница?
О, как твой вид меня страшит!
Не вижу от тебя защиты.
В меня вонзила ты кинжал.
Но ты ведь ангел, Карменсита,
Я б вверить жизнь тебе желал.
И вот я тлею дни и ночи,
Горя на медленном огне.
Найди расправу покороче, –
Убей, не дай очнуться мне.
Тревога всё непобедимей,
К минувшему отрезан путь,
И способами никакими
Былого мира не вернуть.
В душе поют рожки без счёту,
И звук их жалобно уныл,
И точно в ней ютится кто-то
И яблоню в ней посадил…
И так как боли неприкрытой
Не утаить перед людьми,
Пронзи мне сердце, Карменсита,
И на небо меня возьми.
Пастернак
Танит Табидзе
Саламбо, босоногая, хрупкая,
Ты привязанною за лапку
Карфагенской ручною голубкою
Ходишь, жмешься и хохлишься зябко…
Мысль моя от тебя переносится
К Карфагену, к Танит, к Ганнибалу.
Он на меч свой подставленный бросится
И покончит с собой, как бывало.
Сколько жить мне, про то я не ведаю,
Но меня со второго апреля
Всю неделю тревожат, преследуя,
Карфагенские параллели.
Я в Тбилиси, но дерев всякое,
Травка, лужица гонят отсюда,
И лягушки весенние, квакая,
Шлют мне весть с деревенского пруда
Спи, не подозревая ни малости,
Как мне страшно под нашею крышею,
Как я мучусь тоскою и жалостью
Ко всему, что я вижу и слышу.
Пастернак
Всходит солнце, светает
Солнце первыми лучами метит
Склоны гор, очнувшись ото сна.
Из-за тучи светит и не светит
В ней заночевавшая луна.
Сверху Терек набегает, воя,
Снизу слышится Арагвы рев,
Солнце незаметною киркою
Разбивает льдины ледников
По Казбеку вихрь метет с вершины,
В пурпуре зари его висок.
Стыд тому, кто пред такой картиной
Смерти бы еще бояться мог.
Я стою внизу, оцепенелый,
И себя совсем не узнаю,
Точно вдунул сам Важа Пшавела
Жар Химикаури в грудь мою.
Пастернак
Перевод Бориса Пастернака
1930-ые годы
